Эдгар Берроуз - Лунные люди [= Люди с Луны] [The Moon Men]

Дверь приоткрылась, и на нас уставился чей-то глаз. Затем дверь открылась пошире, и мы вошли в длинную, с низким потолком, комнату, освещаемую горящими фитилями, опущенными в масло. По всей длине комнаты тянулись твердые деревянные скамьи, а в дальнем углу, на возвышении перед алтарем, вырезанным из куска дерева, корни которого, как гласила легенда, до сих пор уходили в землю под церковь, которая была построена вокруг него, стоял Оррин Колби, кузнец.

В помещении находилось двенадцать человек, сидящих на скамейках, так что вместе с Орри, нами и человеком, стоящим у дверей, всего было шестнадцать. Колби — глава нашей церкви; его прадед был священником. Мать с отцом тоже были здесь, они сидели рядом с Джимом и Молли. Был здесь и еврей Самуэльс, Бетти Вортс — женщина Денниса Коригана, и несколько других знакомых лиц.

Они все ждали нас, и когда мы вошли и сели, началась служба. Каждый, стоя со склоненной головой, произнес молитву. Оррис Колби всегда произносил одну и ту же короткую молитву, открывая службу каждое первое воскресенье каждого месяца. Она звучала приблизительно так:

«Бог наших отцов, сквозь поколения насилия, жестокости и ненависти, обращенной на Тебя, мы пребудем у Твоей правой руки, храня верность Тебе и нашему Флагу. Для нас Твое имя останется символом справедливости, человечности, любви, счастья и правды, и Флаг — твоя эмблема. Раз в месяц мы рискуем своими жизнями, чтобы имя Твое не исчезло на Земле. Аминь!»

Из-за алтаря Оррис достал пастушеский посох, к которому был прикреплен флаг, — точно такой же, как тот, что хранился у моего отца, — и помахал им, а мы все на несколько секунд опустились на колени. Затем Колби подал знак, и мы, поднявшись на ноги, запели старую-старую песню, начинавшаяся словами «Вперед, Христово воинство». Это была моя любимая песня. Молли Шиихан играла на скрипке, пока мы пели.

После песни Оррин Колби заговорил с нами; он всегда говорил с нами о разных вещах, происходивших в нашей жизни, и о нашем будущем. Это был семейный разговор, но он был полон надежды на лучшие времена. Мне кажется, встречаясь вот так раз в месяц, мы слышали только о надежде, которая никогда не покидала нас. В Оррине Колби было что-то рождающее доверие и надежду. Эти дни были яркими светлыми пятнами в нашем сером существовании.

После разговора мы запели снова, затем еврей Самуэльс помолился, и официальная служба была окончена, после чего члены нашей церкви принялись беседовать между собой. Эти разговоры были в основном о том, что занимало все наши думы — о революции; но мы никогда не шли дальше разговоров. Да и как мы могли? Мы, наверное, были самыми запуганными людьми, которых когда-либо знал мир — мы боялись наших хозяев и боялись соседей. Мы не знали, кому можем верить, за исключением нашей небольшой группы, и не смели искать себе последователей, хотя знали, что найдутся тысячи симпатизирующих нашим идеям. Шпионы и информаторы скрывались везде — они, Каш гвардия и мясник, были существами, с которыми приходилось вести борьбу; но больше всего мы боялись шпионов и информаторов. Из-за женщины, из-за соседского дома и — я сам знаю один такой случай — из-за расположения яиц на торговом лотке, нас посылали в шахты или к мяснику.

Мы просто навещали друг друга и обменивались слухами час или два, радуясь редкой возможности говорить то, что думаешь, свободно и бесстрашно. Мне пришлось пересказать множество раз мои приключения в новом военном трибунале Ор-тиса, и я знал: было трудно поверить, что я говорил такие вещи нашим хозяевам и ушел целым и невредимым. Никто просто не мог поверить в это.

Все были предупреждены о Питере Йохансене и остальных, бывших под подозрением, что они информаторы, так что обещали соблюдать осторожность, находясь рядом с ними. Мы уже не пели в этот день — наши сердца уже облегчились, и слишком неподходящей была обстановка для песен. Около двух часов новый сигнал — пароль на следующую встречу — был установлен, и мы стали выбираться поодиночке или парами. Я вызвался уйти последним, с Хуаной, и проверить, чтобы дверь была закрыта.

Через час ушли и мы — через пять минут после Самуэльса, еврея.

Мать Хуаны получила удивительно обширную, хотя и не полную религиозную подготовку, так необычную в наши дни, и в свою очередь передала ее Хуане. Похоже, и у них и районе была церковь; но только короткое время, пока ее не обнаружили власти и не разрушили, хотя ни один из членов организации не был арестован. Солдаты появлялись настолько часто и неожиданно, что люди не смели искать новое место для встреч.

Хуана рассказала мне, что их церковь очень походила на нашу. Достаточно хорошо разбираясь в различных религиозных обрядах, она всегда удивлялась, что разные верования гармонично уживаются под одной крышей, когда в древние времена было множество разных церквей. Среди нас были методист, пресвитерианин, баптист, католик, и еврей, о которых я знал, и множество других, о которых я не знал, и никого из нас это не волновало.

Мы поклонялись идеалу и великой надежде; оба представляли Добро, и мы называли это Богом. Мы не задумывались, что об этом думали наши прадеды или что было за тысячу лет до того, как они подумали или сделали, или какое имя они дали Высшему Существу, которое, как мы знали, было одно, и как бы не называли Его — так или иначе, — он все равно останется таким. Хотя бы это принесло пользу, когда калкары оккупировали мир; но знания пришли слишком поздно. Поклоняющихся хоть какому-нибудь богу становилось все меньше и меньше. Наша собственная церковь начиналась с двадцати двух человек год назад и сократилась до пятнадцати — Хуана стала шестнадцатым членом нашей группы.

Некоторые умирали естественной смертью, а некоторые пропадали на шахтах или шли к мяснику; но самой главной причиной нашего упадка было слишком малое количество детей, идущих на смену старшим — тем, которые умерли. Вот причина, да еще страх столкнуться с предательством. Мы вымирали, в этом не было никакого сомнения, и вместе с нами вымирала религия. Вот что лунная теория наделал с нашим миром; но этого как раз и следовало ожидать. Умные мужчины и женщины поняли это почти сразу, как только лунная теория высунула свою голову над поверхностью — слепая вера в то, что все женщины являются общественной собственностью всех мужчин и не смеют даже надеяться на уважение или что-нибудь другое, кроме страха, — и прокляли все религии древнейших времен, как сделали калкары. Впрочем, следовало ожидать, что те так и сделают — они открыто и свободно разрушили все церкви.

Мы с Хуаной выходили из леса, когда заметили человека, осторожно крадущегося в тени деревьев перед нами. Он, казалось, преследовал кого-то, и мгновенно в моих мыслях возникло подозрение — шпион.